[Lay-lo]

приключения

@темы: флешмоб, сцилко полезное 8)

Comments

[Lay-lo]

Schwarze Fuchs

«Если вы ищите человека, способного заточить для вас смерть в небольшом флаконе – то вы пришли по адресу. Вывеска сообщает о том, что перед вами лавка травника, а знающие люди добавят, что у самого хозяина лавки темное прошлое, острый глаз и хорошая память. У прилавка вас встречает молодой мужчина, он стоит в пол-оборота, развешивая какие-то травы. Оборачивается на оклик и пристально смотрит на вас своим единственным золотистым глазом, словно ястреб, решающий судьбу добычи. Длинный острый нос с горбинкой лишь укрепляет в мысли, что в его предках были птицы. Каштановая челка, под которую, пересекая высокий лоб, тянется старый, неряшливо обработанный шрам, скрывает почти половину лица, не давая рассмотреть, пуста ли вторая глазница. Словно блик, седая прядь отходит ото лба и скрывается в гуще остальных волос, изредка мелькая в общей массе. В его работе длинные волосы не очень удобны, потому он собирает их в высокий хвост, но и так они достигают талии. Тонкие губы растягиваются в ухмылке, и он интересуется о цели визита. С трудом выдержав пристальный взгляд, вы отвечаете, почему-то становится не по себе, странное чувство, как будто бы посмел отвлечь творца…
Высокий, примерно на голову выше среднестатистического жителя, он подходит к вам, и неровный свет лучей отражается от кованых носков его ботинок. Глухой стук каблуков добавляет дискомфорта в атмосферу. Он подходит достаточно близко, чтобы можно было почувствовать всю силу жилистого тела. Непроизвольно взгляд упирается в татуировку-солнце на груди, которую открывает широкий вырез. Вздрогнув, вы поднимаете взгляд, неосознанно отмечая шрам-полумесяц на правом плече, такой же неряшливый, как и на лице.
Вручив вам товар – небольшой фиал с нежно-зеленой жидкостью, он отворачивается – вы больше его не интересуете, он снова возвращается в мир своих трав и настоек.»
Эта запись была найдена в бортовом журнале одного из затонувших в Карибском море кораблей. Рядом с журналом в сундуке лежал флакончик с остатками бледно-зеленой жидкости, так и не опознанной.

[Lay-lo]

Хозяин котов

[Lay-lo]

Хайнеко

Деревянный дом. Большие окна. Шкаф, полки которого заставлены книгами, склянками, цветами… И он.
Он сидел в плетеном кресле, ожидая, пока на столе вскипит яд. Разноцветный дым стелился по полу, поэтому пришлось открыть окно. Кислотных цветов жидкости плескались в трубках и колбах, и маленькие феи – его создания – порхали вокруг, касаясь стекла тонкими руками, используя силу мага для создания яда. От него же сейчас требовалось полное спокойствие и неподвижность. Не такая уж великая цена. Поэтому он сидел, прикрыв белые глаза, и под опущенными веками проносились воспоминания. Он не останавливал их череду – пусть идет, минуло уже слишком много лет чтобы это как-то тревожило его каменное сердце и мешало творящейся магии.
… он был богат. Он любил цветы и яблоки. О да. Он очень любил яблоки. Дома – в его старом доме – у них был огромный яблоневый сад. Он очень любил гулять в нем весной, когда яблони зацветали, и повсюду в порывах шаловливого ветра кружили белые лепестки. Любил гулять летом, рано утром пока еще не выглянуло злое солнце, словно тайно желающее выжечь все вокруг. В это время он ходил среди деревьев, а мальчишкой залезал на них, касался коры и чувствовал, как под ней пульсирует жизнь, как бегут соки, спеша пронести дары Земли к плодам пока еще не пришла осень, а за ней – беспощадная, лютая в этих краях зима.
Осень он тоже очень любил. Раннюю, когда начинался сбор урожая и веселые девушки с задорными песнями ловко срывали спелые теперь яблоки с веток. И позднюю, когда желтели листья, опадали на примятую длинную траву, пряча под собой землю, словно желая укрыть ее от подступающих морозов в благодарность за подаренную жизнь.
Но он ненавидел этот сад зимой. Слишком мертвый, слишком тихий. В это время н куда больше времени посвящал своему главному увлечению – магии. Книги, символы, карты, зелья и порошки… Он был окружен всевозможными приспособлениями для магии, и лучшими учителями – отец не поскупился на развитие сына. После смерти матери он вообще ни в чем ему не отказывал.
И тем не менее каждая весна, первая же оттепель выманивала его из полутемных подвалов, где лучше всего было творить магию, несмотря на затхлость и сырость. Он как ребенок радовался когда на темной и мокрой от тающего снега коре появлялись почти, втихую танцевал с наступлением ночи под переплетением веток когда распускались первые цветы, и сам не замечал как помогал всему саду своей силой. И способствовал развитию капитала своей семьи – яблоки были их главным доходом.
А потом сад вырубили. Каждую яблоню, под корень, когда началась чума. Он плакал, не стесняясь, хотя ему было уже двадцать и он был полноправным мужчиной. Он не жалел умирающих людей, с отвращением отворачивался от покрывающегося язвами отца, но он взахлеб рыдал на полном некрасивых пеньков пустыре. Пытался защищать собой последние деревья – но была зима, был холод и голод, и обезумевшие люди были хуже зверей. В той толкотне он потерял левый глаз, получив заодно и шрам на переносице, и узнал, что самые жестокие на свете существа – отчаявшиеся женщины.
Потом город сожгли, чтобы зараза не распространилась. А он выжил, сбежал – ведь он маг, а маги не болеют чумой. Маги вообще ничем не болеют. Разве что немножко безумием… Но этих безумцев легко отличить – у каждого есть печать на груди, поставленная богами, символическое солнце с огнем вместо лучей. У него тоже такая есть, ясно виднелась на темно-серой коже, чуть шероховатая наощупь.

Писк фей оторвал его от дальнейших воспоминаний о том, как он добирался до столицы, как устраивался здесь, не дал припомнить годы жесткой конкуренции с прочими магами, в которой выживают сильнейшие… Он встал, оправляя длинный темно-красный плащ с рукавами много ниже колен, с бахромой кисточек по низу. Ему всегда нравилось как на этом плаще переливаются золотом вышитые магические символы.
Феи суетились вокруг, стремились впитаться в руки, в открытый живот, грудь – под плащом у него были лишь простые кожаные штаны и мягкие туфли – или же в длинные рыжие волосы. Люди поговаривают, что сила мага – в его волосах, а потому при виде его пышной шевелюры до колен сгибаются в искренних поклонах почтения и уважения со страхом. Пугают людей и его длинные ногти, ярко выраженные скулы, волевой подбородок, прикрытая челкой черная повязка на отсутствующем глазу… И даже снежно-белая прядь седины в огне волос внушает им какие-то нелепости – люди уже давно не считают что маг может поседеть не только из-за магической дуэли или призыва демона, но и просто из-за смерти матери…
Он впитал фей, щелчком длинных пальцев приказал зачарованному столу на чуть гнущихся деревянных ногах отойти в сторону, сам же встал у окна и сложил руки в магическом жесте напротив печати, и тихо зашептал заклинания. Воздух перед ним сгущался, краснея, заворачивался в небольшие вихри, в которых постепенно начала образовываться склянка – его, фирменная, зеленого цвета с узких горлом и выпуклым черепом в основной части бутылька. Закончив, маг приоткрыл глаз, довольно оглядел результат, а затем мечтательно прижмурился, кинув взгляд чуть в сторону – как раз под окном стояла огромная корзина красных, отборных яблок. Аристократ, заказавший яд, не скупился на предварительный подарок, и его ожидал теперь отличнейший яд, сделанный от всего сердца. Осталось лишь перелить жидкость в созданную колбу, передать заказ и запереть дверь, прежде чем всецело заняться яблоками…

[Lay-lo]

Alivis-chan

[Lay-lo]

Цитрина

Яблоко

- Дай-дай-дай-дай-дай!!! – пищит феечка, мечась вокруг его кресла.
Дарен устал и чувствует, как подкрадывается головная боль. У него чешется шрам на переносице и шрам под повязкой, где раньше был глаз. Дарену хочется принять ванну и выспаться. О посыльном сообщили, когда он раздевался, чтобы осуществить эти два намерения; к тому моменту он остался в одних брюках. Ничтоже сумняшеся, лорд набросил на плечи бордовую мантию, сунул руки в рукава, да так и отправился встречать неприятные известия – а какими еще они могли быть в такое время?
Посыльный таращился на тапочки-утята и избегал подымать взгляд, так было комфортнее. Пялиться лорду в промежность, хоть и скрытую черными брюками, было неприлично, да и, говорят, небезопасно; выше, на груди, под небрежно наброшеной мантией, виднелась татуировка, знак солнца, символ родства с августейшей семьей, и туда смотреть было страшновато, а еще выше, в уцелевший глаз, и вовсе уж неловко. Бедняга переводил взгляд с тапочек на золотые руны, коими была окантована мантия, и чувствовал себя не в своей тарелке.
Записка была от прекраснейшей и достойнейшей леди Френн. Дарен отпустил посыльного без ответа.
- Дай-дай-дай-дай-дай!!! – не умолкает неугомонная Тиэ, беспардонно пинает лорда по пальцам, держащим вожделенное яблоко.
Он поворачивается к феечке левым боком, чтобы уберечь единственные глаз он ее назойливого мельтешащего света. Голубоватые блики дрожат на его серой коже.
Посыльный давно испарился, не скрывая облегчения, а лорд Дарен все сидит в кресле, пытаясь сосредоточиться. Ему не хватает информации.
Лорд Френн вызывает его на дуэль. В этом нет ничего особенного, но пятая дуэль за месяц – перебор. Король за завтраком дал Дарену понять, что недоволен.
Дуэль не должна состояться. Но чтобы привести в чувство Френна, нужно знать истинную причину его обиды. Сегодняшний спор о достоинствах королевских скакунов был, разумеется, всего лишь поводом.
- Тиэ, - задумчиво произносит он, - Ты хочешь яблока?
- Ну дааааа! Хочу-хочу-хочу! – верещит малютка, закатывает глазенки, дергает его за стоячий ворот.
- Тогда скажи мне, что вчера говорил обо мне Френн?
Феечка тщетно пытается разогнуть когтистые пальцы лорда, крепко держащие яблоко, в отчаяньи взмывает к самому его лицу, пинает башмачком в безупречно выбритый подбородок.
- Он говорит! Что ты задираешь нос! Так, что метешь волосами пол!
Предмет обсуждения каскадом цвета заката ниспадает по плечам. Дарен заправляет за ухо единственную седую прядь. Нет, Дарену случается и вправду касаться ими пола, к примеру, при поклоне королю, но это потому, что у него очень, очень длинные волосы.
- И еще, что ты рыжий-бесстыжий!
Дарен усмехается: в его голову закрадываются подозрения. Лиловая кроха со стрекозьими крылышками вьется вокруг, трясет звездочкой во лбу.
- Тиэ, не мельтеши, - отмахивается лорд.
- Дай-дай-дай! – тараторит она.
- Вот любопытно, - произносит Дарен, погруженный в мысли, - Тиэ, у тебя в роду не было морских чертей?
Феечка приходит в восторг от его предположения. Она любит внимание и «ради красного словца не пожалеет и родного отца», как говорят простолюдины.
- Черти! Да! Бабушка была чертовка! Прадедушка был черт! Буга-буга-буга!!!
Дарен усмехается:
- Морской черт, иначе удильщик – хищная глубоководная рыба. Передний луч его спинного плавника свисает перед пастью, точно удочка, и завершается подобием фонарика, таким образом удильщик заманивает добычу прямо себе в пасть.
Тиэ замирает в воздухе, во всю ширь разевает рот. Крохотная звездочка болтается у нее над носом, феечка таращится на нее, время от времени косится на Дарена: ну где там добыча? Еще не дают?
Дарен, выторговав несколько минут тишины и покоя, думает, катая яблоко по ладони.
Френн, кажется, просто ревнует. Но вот вопрос: он ревнует свою жену к Дарену или Дарена – к своей жене?..
Дарен усмехается, берет со столика нож и режет яблоко пополам.

[Lay-lo]

Midzuiro & Tameiki

[Lay-lo]

ShinGun

Одноглазый мужественный вольный капитан корабля и острова. Всё и все ему подвластны. Он независимый, отважный, смелый. Его никто не остановит. Да и кто бы сумел?! Если тут (на диком острове пиратов - их мире - их доме) кто-то кого-то имел, то только ОН и всех. Ну может только кроме ветра. Который такой же вольный, как и этот ехидный нахал, чьи тёмно русые длинные локоны неуловимый бесстыжий дерзает как только находит подходящий случай, такой при котором они бы оставались наедине, такой когда всех своих пиратских подопечных вождя отсылает на туды-сюды, а сам наслаждается солнцем. Наверное поэтому ветер завидует и начинает близкое взъерошенное отношение с его прекрасной шевелюрой. А ему-то что, пирату-то, а ничего. Стоит, прикрыв правый, единственный ещё здоровый, глазик от солнца, и балдеет. Наверное поэтому влюблённый такой нахрякал солнышко нехилое, с ракушной загогулей посреди, себе на пол груди. Ведь с ветром он не может так. Небось только приручить его вечно не запахнутой рубахой. Так как путей попасть в штаны и нет – слишком узки и обтянуты для такого. Да-а его нрав таков – самоуверен, слегка груб, но не очень жесток. Ну в смысле, может зад и надерёт, но не убьёт тех, кто сыпет перец ему на попу, ага. И его ястребиный арогантный нос даёт знать о твёрдом характере хозяина. Но об этом мы уже знаем, не так ли? ^^ А ещё его тонкие изящные пальцы заставляют трепетать даже яблочки, которые он элегантно обхватывает своими железными объятиями. Такие же элегантные и, обманчиво кажущиеся хрупкими, как и прелестные крылья стрекобабок @_@ (стрекоз + бабочег)

[Lay-lo]

Viviena

[Lay-lo]

Швеллер

Нет ничего лучше, чем после удачной охоты отдохнуть на пляже, когда на море полный штиль, а солнце ласково греет лицо. Людвиг растянулся на стволе висящей над водой пальмы и лениво раскачивал его ногой, касаясь воды кончиками пальцев. Именно в такие спокойные минуты он понимал, как же ему нравится его жизнь, полная непредсказуемых опасностей и приключений.
Людвиг родился в маленьком портовом городке, куда часто заплывали корабли торговцев или искателей приключений, рассказывали о далеких мирах, о чудесах, о неизведанных землях, сокровищах, зарытых на таинственных островах или чудовищах, живущих в морских пучинах. Позже он узнал, сколько вымысла в этих историях, но в детстве слушал рассказчиков с разинутом ртом, и верил каждому слову. В пятнадцать лет он считал себя достаточно взрослым, чтобы сбежать из дома и самому отправиться на поиски приключений. Он не беспокоился о том, что оставляет родителей – у них было еще трое детей, которые смогут о них позаботиться, и которых те смогут любить. А Людвиг всегда был немного чужим для них – все время мечтал и рвался куда-то. Он верил, что они не слишком переживали. В тот памятный день в их порт зашел корабль с самой отчаянной командой на борту, о которой Людвиг когда-либо слышал. Экипаж «Летящего» не грабил торговые суда и не искал потерянные сокровища, их дело было еще более удивительным и опасным – они охотились на морских чудовищ. Громадных кракенов, морских змеев, клыкастых рыб, способных проглотить целый корабль и нарвалов, чей рог дорого ценился на рынках всего мира... Наслушавшись историй бывалых охотников, Людвиг понял, что это его призвание. За пять лет, проведенных на борту «Летящего» и повстречал немало монстров, живущих в океане. Многое из того, что он слышал раньше, было лишь выдумками и легендами, но реальность, с которой он столкнулся, оказалась еще страшнее и интереснее.
Сейчас он уже привык к своему ремеслу, хотя по-прежнему, отправляясь на охоту, чувствовал трепет и азарт. Вчера они поймали в сети, сплетенные из заговоренных канатов и цепей, тысячелетнюю черепаху. Ее распиленный на мелкие пластинки панцирь был доставлен во дворец богатого луминийского наместника, и теперь, набив сундуки золотом, команда «Летящего» отдыхала на крошечном затерянном в океане острове.
Под подошвами изношенных сапог приятно скрипел песок, когда он касался ногой земли, раскачивая пальму. Людвиг был ловок и силен. В двадцать он перестал тянуться в длину, что очень его обрадовало – высокий рост всегда служил причиной неудобств в крошечной каюте. Его волосы отросли до лопаток, и обычно Людвиг забирал их в тугой хвост, но в минуты отдыха распускал по плечам. У него был подвижный большой рот с тонкими губами, которые все время кривились в ухмылке или радостной улыбке. Людвиг никогда не унывал, и единственный глаз горел радостью, задором или сумасшедшим азартом, когда им предстояла очередная схватка с новым чудовищем. Иногда его товарищи думали, что в Людвига вселился бес, они уважали его и слегка побаивались. Однажды, когда он только начал путешествие, в одной из таверн пропахший ромом моряк ухватил его за тонкий подбородок, задирая лицо вверх, и сказал, что Людвиг миловиден, как девушка, и мог бы ублажить его. Тогда матрос с «Летящего» Клэвис, тело которого давно обглодали рыбы, вступился за мальчика. С тех пор Людвиг нещадно трудился, чтобы его тело окрепло, но вот лицо так и не утратило девичей прелести, когда подбородок стал тверже, а скулы резче. За эти годы из долговязого худого мальчишки Людвиг превратился в статного красивого мужчину, с широкими плечами и длинными ногами. Он стал помощником капитана Бластерса. На левой груди красовалась татуировка в виде, сделанная золотой краской, которая защищала от злых духов. Однажды в одном их храмов на острове Тетал старая жрица, коснувшись его волос, сказала, что они сплетены из лучей, и Бог-Солнце коснулся его ладонью. Людвиг был тогда еще очень юн и верил в богов, эти слова взволновали его. Сейчас он считал себя взрослым и немного циничным, верил только в жестоких богов моря, которых не трогали жалкие молитвы или подношения, а лишь кровавые жертвы. В семнадцать он потерял левый глаз, когда они сражались со стаей гарпий, подкарауливших их в коралловой бухте. Еще несколько шрамов от когтей покрывали его шею и плечи, и когда загар становился темнее, они выделялись на коже светлыми полосками.
Он привык полагаться только на себя и свою команду, но не утратил толику романтизма, и теперь, когда солнечные лучи ласкали его голую грудь в вырезе распахнутой рубашке, Людвиг представал, что это далекие божественные родственники посылают ему привет.

[Lay-lo]

Ash-Atari

[Lay-lo]

Валенок-сан

Ванесса действительно гневалась. Вернее, она была зла, как гарпия: почему ей не сиделось дома, почему она решила все-таки отправиться в эти джунгли, и почему до островов ее не мог довезти какой-нибудь другой корабль, заслуживающий доверия?! Это судно она видела впервые, капитан так и не показался вчера на вечере, где напились, как свиньи, его матросы… Да и ходили слухи, что «Степная бабочка» это вовсе не «Бабочка», а очень даже «Шелкопряд», и только потому он здесь, что капитан ее задолжал мэру услугу, и теперь отдает долг. А, отдав, снова уйдет в корсары.
Задумавшись о личности таинственного капитана, Ванесса едва не споткнулась на ровном месте, наступив на подол платья. Хороша бы она была, упав на палубу в этом своем идиотском платье с воланами! Но старая Шелла так настаивала, и так радовалась, когда ее госпожа надела это платье вместо обычного мужского костюма…
Ванессу подхватили сильные руки, не позволив ей даже показать, что леди изволила споткнуться.
- Вы в порядке, леди? – голос моряка был учтив так же, как и голоса пожилых дворян, тех, что уже не бегают за каждой юбкой, а женщины сами смотрят на них с обожанием. Ванесса подняла глаза; перед ней стоял мужчина в заляпанной рубахе и штанах, завернутых до колен.
- Вы капитан? – поинтересовалась леди, кокетливо глянув на мужчину. Тот рассмеялся:
- Нет, что вы! Я всего лишь скромный лоцман, а…
Мужчина успел договорить, - его прервал громкий яростный крик:
- Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смел напиваться здесь?!
Ванесса, вздрогнув, посмотрела на кричавшего. Кричавшую. Да, наверное, это все-таки была женщина…
Она сидела на бочке под мачтой, сжимая в руках кружку пива, и казалась бы мужчиной, если бы не облегала грудь белая туника, и если бы широкий алый пояс, которым она была перехвачена, не подчеркивал тонкую талию. По-мужски узкие бедра, обтянутые черными бриджами (вроде тех, что носил ее, Ванессы, паж, но паж никогда не одел бы бриджи из кожи), по-мужски же сильные плечи, испещренные шрамами… Левый глаз женщины скрывала повязка; впрочем, ее было почти не видно под солнечно-светлыми волосами.
Женщина ухмыльнулась так, что было почти видно коренные зубы, закинула ногу на ногу – щиколотка у колена, не всякий мужчина любит так сидеть, - и подняла кружку. Провинившийся матрос стоял перед ней почти ровно и с обожанием на эту кружку смотрел. Женщина смотрела тоже; недолго: едва заметив, что пассажиры взошли на борт, она сунула кружку в руки моряка (тот немедленно припал к оной) и, легко соскочив с бочки, подошла к мосткам:
- Это наш капитан, - лоцман склонил голову в полупоклоне. – Альма Сервен.
- Я могла бы представиться сама, - ленцой заметила женщина, замирая напротив Ванессы; благородной даме показалось, что ее буквально раздели взглядом, разобрали на косточки, изучили каждую мысль и милостиво позволили собраться обратно. Ухмылка капитана словно отпечаталась на внутренней стороне век. – Добро пожаловать на «Шелкопряда», дамы и господа.
- Ванесса де Миль, - Ванесса чуть склонила голову. И, подумав, стащила с загорелой руки кружевную перчатку.
Капитан пожала узкую ладонь с неожиданной осторожностью, и на ее суровом лице отразилось радостное удивление.

[Lay-lo]

monochromehedgehog

[Lay-lo]

~*Ami*~

От долгого, неподвижного пребывания в одной позе, мышцы мои затекли и одеревенели, еще немного – точно обращусь в скалу, на которой восседает мой, с позволения сказать, «благородный» зад. Зевнул, потер уставшие глаза, потянулся, бросил взгляд в сторону попутчика, не заметил ли?! Нет, сидит себе, уткнулся в старинную книженцию, чиркает в ней что-то пером, на носу круглые очки с цветными стеклышками, в зубах пустая, курительная трубка с отбитой чашечкой... далась она ему, спрашивается?
Зевнул еще раз, поежился от налетевшего холодного ветра. Ночь, уже давно перевалив за высшую свою точку, тихо таяла, уступая место раннему утру. Организм настойчиво требовал сна, тем более что поспать мне толком не удавалось уже вторые сутки кряду - глава ордена возжелал видеть своего ручного волка перед своим грозным взором. Сейчас. Немедля! Даже портал к`ьяры для, меня соорудил, простым смертным обычно недоступный. И не объяснять же святому человеку что я, Йорл-волк, только что вернулся домой с пирушки и не один вернулся. Не поймет, взругнет, да так, что мало не покажется.
Полученное задание бодрости духа не добавляло. Не люблю я б`янджи , не доверяю и стыдно признаться - побаиваюсь, хотя стараюсь не показывать этого. А тут на тебе… прямиком с пира в пасть драконью пихают, отправляя к б`янджи в помощники. Бросаю еще один, быстрый взгляд в сторону человека у костра.
А ведь по первости и не скажешь что этот парень – б`янджи, живой мертвец лишенный души, в чьих жилах вместо горячей крови – ледяной огонь Великого Потока. Мальчишка на вид, только-только во взрослую жизнь играть начавший.
Видел я его собратьев и книги умные о них читал, давно, в той, другой своей жизни.
Холодные, мрачные в мантиях своих серых и с вечным презрением ко всем людям. Б`янджи вообщем, были когда-то людьми, да вышли все.
А этот, даже мантии полагающейся нет, вместо нее, узкие красные брюки и черный жилет поверх белой рубахи, на ногах сапоги из тонкой кожи... на каблуках. Б`янджи! на каблуках и с серьгой в ухе. Мир сошел сума?! Или пьяный хмель из головы моей никак не выветрится? Хотя откуда бы ему там взяться? Этот, друг сердечный, уговорил за ночь весь мой запас и глазом не моргнул..
нет,нет непонятно это все, странно, не любит Йрл-волк когда что-то непонятно, не по заведенному порядку. Да и какой с меня помощник… этому? А пуще какой хранитель?!! Ишь ты, нашли крайнего. «Храни Дар пуще ока своего, жизнью за него в ответе». Храни. Что за дурь на их святейшеств нашла? Великий Дар Алары вручить в руки их злейших супротивников, б`янджи, а в охранники Дара поставить Йорла-волка, дикаря – язычника.
- эй, да оглох ты что ли окаянный – высокий, громкий голос над самым ухом, Йорл-волк от старха… неожиданности чуть на ближайшую сосну не взлетел.
Б`янджи, как бишь его там по имени-то? Стоял надо мной, скрестив руки на груди и недовольно хмурясь. Длинные, каштановые с золотистым отливом волосы, собранные в конский хвост на макушке, в отблесках костра казались живым продолжением пламени, высокие скулы, прямой немного длинный нос, с легкой россыпью веснушек, упрямый волевой подбородок и большие, немного раскосые глаза, теплого, вишнево-карего оттенка с янтарными крапинками. Красиво очерченные губы, изогнуты в саркастической усмешке. Вообщем мечта любой бабы, начиная с 10 и заканчиваю восьмьюдесятью. … Эх, будь я девкой, да лет эдак на 20 помоложе…
-Ну чего пялишься как баран на новые ворота?! Пошли, помощь нужна в общении..с вашей ээ… реликвией – в голосе насмешка, не дождавшись ответа направляется к костру легкой пружинистой походкой
-тьфу ты- сплюнул – и хвала всевышнего что НЕ бабой мать родила – встаю и тащусь следом, поминая недобрым словом и б`янджи и отцов хранителей .

[Lay-lo]

Хеликоптер

[Lay-lo]

Прокопян любит тебя.

Вы знаете, что видят кузнецы в своих зеркалах? В тех, что висят на стене напротив окна – с обшарпанной рамкой и тонкой, но заметной царапиной в правом верхнем углу?
Нет, они видят не себя.
Прежде всего, они замечают отражение своей кузницы за окном – небольшое, неприглядное здание, из печной трубы которого скоро повалит дым. Стоит на мгновение прикрыть глаза – и ты уже там, и огонь дышит жаром тебе в лицо, а стук молота по наковальне звучит едва ли не лучше всякой музыки, что ты слышал когда-либо. Ты явственно видишь, как темнеет за окном, как медленно гаснет пламя, и слышишь тонкий голос, едва пробивающийся сквозь здешний шум – пора домой, скоро ужин.
-Надеюсь, ты уже встал, иначе у тебя есть все шансы опоздать к завтраку.
Голос сестры заставляет открыть глаза и столкнуться с реальностью в глазах своего собственного отражения. В полумраке они отливают алым, но отчего-то это не выглядит мистичным и пугающим – возможно, наш герой просто к себе привык.
Еще бы – за тридцать-то с лишним лет жизни!
Выглядит он моложе своих лет. Светло-каштановые, слегка вьющиеся волосы обрамляют лицо, смягчая резкие его черты и отвлекая взгляд от ярко-выраженных скул. Но не от большого рта, краешек которого только что приподнялся в скептической усмешке.
Он похож на своего отца. Широкие плечи, могучий торс, рост выше среднего… Квадратный подбородок, прямой нос, густые темные брови – точная копия, наш герой сравнивал по портретам. Живым своего отца он не видел.
Мужчина скользит почти оценивающим взглядом по своему отражению, сверху вниз, от черного жилета, надетого поверх белой кофты, до ослепительно-ярких красных бридж, облегающих узкие бедра. Свой внешний вид он откровенно считает шутовским: ни один нормальный человек не наденет такой наряд, что так легко испачкать. Ну, разве что искатели приключений, но уж их-то точно нормальными назвать нельзя.
Предпочесть спокойной, размеренной жизни путешествие в никуда за едва ли существующими сокровищами…
Его передергивает от одной только мысли.
Но это только пока.

[Lay-lo]

Soleillo

[Lay-lo]

[Kaya.]

Потом говорили, что первым подняла шум Пегги Риан, полоскавшая белье в водах Шаннон. Это она вбежала в деревню, крестясь на ходу: «Вернулся!»
Только после двух стаканов сидра смогла вымолвить что-то, кроме этого. Оглядываясь на дверь, поведала, что шел он со стороны графства Клэр – по воде, как по суше.
Люди посмеялись – как может вернуться тот, кого должны были повесить? Нет, это все сидр, который любит Пегги Риан – повздыхали о погубленной душе, но от страха, подступающего из углов дома вдовы Уизем, уже было не избавиться. Все знают: от того, кто связан с «веселым» народом, можно ждать чего угодно.
Так и осталось бы возвращение молодого хозяина то ли видением заполошной Пегги, то ли слухом о призраке, если бы не священник. Потому что одно дело не верить Пегги Риан, в другое – святому отцу. «Вошел в деревню и сразу отправился в дом вдовы Уизем».
А к вечеру сомнений не осталось: Лахтне О’Нил вернулся. Это подтвердила сгорающей от любопытства Молли сама вдова. А Молли разнесла дальше: «Живой. Эйя, виша! Если узнают, что мы его укрываем…» Потом эти слова обросли подробностями, и люди пожимали плечами: «Как мог не вернуться? Домой. Кто посмел бы убить?» Снова звучало благоговейное «ши», повторялась раз за разом история молодого хозяина. То ли сын Шейна О’Нила и ведьмы из графства Клэр, то ли подкидыш из детей Дану. И нашлись те, кто помнил, как семнадцать лет назад граф посреди ночи проскакал по деревне, словно за ним гнались Адские псы, и будто бы на руках он держал ребенка. А на утро в замок вызвали Мэри Уизем – вскармливать младенца.
Стоило бы мальчика опасаться, но нельзя было не любить. Конечно, не обошлось без вмешательства фэйри – никаких сомнений. Они хранили Лахтне О’Нила. Иначе как объяснить, что, сражаясь против англичан, граф ни разу не был ранен. И лишь после предательства Малкина – имя произносили шепотом, кивая в сторону Шаннон, чьи воды сомкнулись, приняв жертву – молодого хозяина увезли в Англию. Почему граф не был повешен? Люди только качали головами и на этот раз указывали на Сливилимские холмы, имеющие дурную славу.
Разговоры прекратились на закате, когда вдова Уизем открыла двери своего дома: «Граф будет говорить с вами».
– Он придет за мной. Я подожду его в замке.
Вдова Уизем крестилась:
– Замок больше не твой, аштора! Только страх не позволяет новому хозяину приехать.
– Я буду ждать в своем замке. А когда Флёри Леруа появится, вы сообщите мне.
«Кто этот Леруа? Какое отношение имеет к графу, если пленил его англичанин?» – наперебой спрашивали дети, устроившиеся у огня. Пегги, всплеснув руками, вспоминала, что в суматохе позабыла отправить их спать, вскакивала с места, но увлекалась снова: «Англичанин не решился повесить пленника. И отпустить не мог. Чтобы не накликать несчастье, отправил во Францию с приданым своей сестры. И что перенес молодой хозяин – одному Богу известно. Но если он приказал…»
Пегги жмурилась, пытаясь как можно четче воспроизвести увиденное в доме вдовы Уизем. Портрет был миниатюрным, покрытым растрескавшимся лаком.
«Богат. Одежда совсем не наша. И рубаха дорогая, ткань тоньше крыльев фэйри, жилет, обшитый золотым кантом, и штаны – винно-красные, будто бархатные. Век будешь спину гнуть, не заработаешь на такие сапоги и пояс. Кожа мягкая. Я один раз такую и трогала – когда молодой хозяин обронил свою перчатку. Я подняла, а он глянул на меня ласково и произнес: «Бог в помощь, маворнин». И монетку в ладонь всунул».
Священник, хлопнув по столу пустой кружкой, прерывал: «К делу переходи».
«Святой Патрик свидетель…» – тут же, смешавшись, Пегги возвращалась к рассказу: – «Высок. Выше молодого графа на голову, не меньше. И волосы ниже плеч, вьюнами лежат. Цвета темного эля. И лицом, и фигурой пригож, а глаза нехорошие. Красные, дьявольские глаза. И нос слишком широк, а губы… – Пегги мечтательно улыбалась, уложив голову на скрещенные руки, – грешника губы, вот вам крест».
«Граф уже отправился в замок?»
Лахтне О’Нил в ту ночь остался в доме вдовы Уизем. Долго глядел на огонь и, только когда кормилица коснулась плеча: «Ложись спать, аштора», – поднялся с места.
На следующий день говорили, что в этот момент вдова Уизем и увидела на пояснице графа под рубахой клеймо: геральдический ирис, обвивающий крест.

[Lay-lo]

Tintar

[Lay-lo]

ly_rika

Буркхард поморщился и расстегнул камзол – жара, пот градом, челка – сосульками прядей. А еще говорили – холодная Россия, тулуп и как это… валенки. Он утер ладонью капли с высокого лба и протянул, ощупывая языком плохо знакомые звуки:
- Ваа-лен-ки.
Карета подскочила на выбоине, и Буркхард едва не слетел со скамьи – удержался, уперев ладонь в стену. Захрипели лошади, донеслись голоса – громкие, злые. Буркхард кивнул принцу:
- Оставайтесь тут, я посмотрю.
А сам толкнул скрипящую дверцу и сощурился – солнце будто плеснуло ему в глаза ведро кипятка, обожгло. Солдаты у шлагбаума что-то пытались втолковать возничему – тот подсигивал на седлах, потрясал в воздухе вожжами и низко, баском отвечал.
- Что… в чем есть… дело? – Буркхард приложил ладонь к глазам, с трудом подбирая слова.
- Барин, в возок бы шли обратно, - кучер обернулся, хлопнул себя по колену, - Осмотреть хотят, не прячем ли где под подолом одного пропавшего. Ироды. Голштинского принца же везу в государев двор.
Кучера, конечно, никто не услышал – солдаты и карету осмотрели, заглянули внутрь, даже палкой под скамьями пошерудили. Буркхард все время держал руку на бедре – если что, Петера защитить сможет. Принц все это время молчал, поджимая ноги в ботинках с бантами и белых тоненьких чулках. От солдат несло водкой и потом. Принц поднес к носу надушенный платочек и отодвинулся в угол кареты.
- Что хоть за пропащий-то? Как выглядит? – кучер был любопытный.
- Из новых этих, - лениво отозвались слева. – И одет эдак… Штаны да жилетка красного бархата, дорогой, собака. Рубаха – голубая, тонкая, девки ему наши шили. Хороша.
- Еще б не шили, когда он с каждой успел, - воровато засмеялись. – Да красавец. Высоченный, под три аршина будет.
- Да не, - перебили справа, - заливаешь, Сенька. На пару вершков пониже.
- Как это пониже, когда государыня ему по плечо? - Сеньку толкнули в плечо: мол, что ж ты, сучий сын, такую особу выдаешь. Тот хлопнул себя по лбу и, смешавшись, протянул: - Высоченный, значит. На голове – что твоя копна: темные, по плечи обрезанные волоса-то. И весь лоб закрывают.
- Глаза – от глаза страшенные, кровью налитые – оно и понятно, всякое про него поговаривают. И что душ на нем загубленных много. Нехристи, - солдат быстро перекрестился, оглянувшись на купол церковки на холме.
В этот момент зазвенели, перебивая друг друга, колокола – заливисто, взахлеб, сбиваясь. И так настойчиво, будто просили с собой забрать. Даже подъезжая к нужному дому, Буркхард мог поклясться, что все еще слышит этот звон.
Петер вылез из кареты, оперевшись на его руку. Постоял возле ступеней, смешно, по-детски вытягивая тонкую шею.
- И вот здесь прикажете жить? – протянул капризно-разочарованно, устало поморщился.
Дом, и правда, выглядел необжито. А внутри воняло все той же пыльной духотой. Со ставен еще не успели снять запоры – свет расползался по деревянным доскам пола косыми полосами, змеился, затаясь. Было жарко и глухо.
- Не успели дом-то к приезду подготовить, - быстро-быстро, не останавливаясь тараторила дворовая девка, теребя в грубых покрасневших пальцах складки на юбке. – Посчитали так, что вы изволите только через пару денечков приехать.
Петер слушать ее не стал, да и не понимал он ничего. Сразу поднялся наверх – не успел стихнуть скрип его шагов, как остро, высоко завизжали. Буркхард метнулся следом, на ходу доставая нож.
Наверху, на мешке с какой-то ветошью лежал человек. Высоченный, аршина под три будет. Темнее густые волосы, челка, закрывающая лоб. Цвет глаз рассмотреть так и не удалось – веки были опущены. Человек был мертв. Кровь впиталась в нежно-голубую ткань рубашки, расцвела гранатовыми пятнами.
Петер сидел на полу, прижавшись спиной к дверному косяку, и еле слышно скулил, закусив костяшки пальцев. Буркхард отпихнул от принца подальше высокие черные сапоги – совершенно бессмысленное действие. Просто чтобы что-то предпринять.
Над ухом снова заполошно заверещали – на этот раз дворовая девка:
- Убили! Государыниного полюбовника порешили. Нехристи.
Крестясь, девка отступала назад, к лестнице.

[Lay-lo]

~Lo~